Рассказ о человеке который стал прототипом Адама Казимировича в Золотом теленке.

Бессменный водитель “Антилопы Гну” Адам Казимирович Козлевич, на автомобиле которого великий комбинатор вместе со своими спутниками совершил знаменитый автопробег, владелец первого в городе Арбатове частного автопроката, закончил тем, что остался без своего любимого автомобиля. Вместе с “Антилопой”, от которой после непосильной для нее дороги осталась лишь груда обломков, бывший уголовник Козлевич лишился и своей мечты о честной жизни. Выйдя после очередной отсидки, беспрестанно нарушавший Уголовный кодекс Адам Козлевич вдруг решил работать честно. Он устроился в московский гараж, где и произошла его эпохальная встреча с Остапом Бендером.

А вот встреча крестного отца великого комбинатора Петрова с прототипом образа Козлевича произошла в Ярославле. Иосиф Карлович Сагассер, чешский подданный, основал здесь первое частное такси. Сюда по заданию редакции приехал фельетонист “Гудка” Евгений Петров. Первое, что он увидел, сойдя с поезда на Привокзальной площади, был потрепанный автомобиль с заманчивым названием “Эх, прокачу!”. Разъезжая по Ярославлю на извозчике с мотором, журналист и писатель, конечно же, не удержался от разговоров “за жизнь” с таксистом, в результате которых и родился персонаж “Золотого Теленка” Адам Козлевич.

Однако судьба реального владельца частного автопроката была куда более трагична, нежели его литературного собрата. Адам Козлевич лишился только своей “Антилопы”, тогда как Иосиф Сагассер – самой жизни.

На пожелтевших листах архивного уголовного дела НКВД, датируемого январем 1938 года, раскрывается трагическая история владельца первого в Ярославле частного автопроката, или, как он именуется в деле, “легкового извозчика” Иосифа Сагассера.

Как следует из протоколов допросов, Иосиф Карлович в 1914 году, спасаясь от немецкой оккупации, бежал сначала в Польшу, а потом в Россию, где осел в Ярославле. Прибыл он сюда с законной супругой Эмилией Анатольевной, вместе с которой приобрел дом с хозпостройками на улице Малая Пролетарская. Позже эти самые хозпостройки он и приспособил под гараж, где содержался его автопарк. Для ведения домашнего хозяйства чешская чета наняла молодую домработницу Прасковью Козыреву, которая вскоре стала сожительствовать с хозяином вместо его престарелой супруги, которой на момент ареста Сагассера исполнилось уже 62 года. В протоколах допросов Иосиф Карлович по-джентльменски назвал обеих дам своими женами.

Арестовали Сагассера в январе 1938 года в рамках разнарядки, спущенной в 1937 году Ежовым из Москвы во все российские города по очистке коммунистических рядов “от контрреволюционных элементов”, в разряд которых, помимо бывших офицеров царской и Белой армии, входили и лица нерусской национальности и гражданства – латыши, эстонцы, поляки, чехи. Вот в эту-то мясорубку и попал ярославский таксист.

Ко времени ареста в его автопрокате было уже два автомобиля: первую машину Сагассер приобрел в исполкоме за 1100 рублей с рассрочкой в один год. Вторую он умудрился купить в НКВД при посредничестве некоего Федора Малкина, работника ведомственного гаража, позже уволенного с работы за пьянку и попавшего в железные объятия НКВД. Эта самая покупка и сыграла роковую роль в судьбе таксиста -на допросе Малкин заявил, что якобы в ходе переговоров о покупке машины он завербовал Сагассера для шпионской работы в пользу латвийской разведки.

Кстати, с самого начала этот автомобиль доставил своему хозяину немало хлопот, которые живописали в романе Ильф и Петров: “С машиной пришлось долго возиться. Выискивать на базарах недостающие части, латать сиденья, заново ставить электрохозяйство”. В реальности же ни на каких базарах запчасти тогда не продавались, и, как признается на допросах следователю Сагассер-Козлевич, он покупал их с рук у частных лиц, которые позже также попали под маховик НКВД.

Следствие шло явно не в пользу Иосифа Карловича. Несмотря на то что он начисто отрицал свою причастность к какой бы то ни было разведке, 10 января 1938 года ему было предъявлено обвинение в шпионаже против СССР, а месяц спустя в закрытом судебном заседании без участия сторон обвинения и защиты и без вызова свидетелей суд приговорил его к 10 годам лишения свободы с конфискацией имущества и поражением прав на 5 лет.

В своем последнем слове Сагассер, который так и не признался в контрреволюционной деятельности, сказал: “Я по своему мировоззрению не могу вести борьбу против русских славян народа в пользу немцев, которые веками угнетали чешский народ”.

Иосиф Сагассер пишет жалобу на приговор суда с требованием проведения очных ставок с теми, кто его оговаривал. Кассационная инстанция проявляет невиданное по тем временам снисхождение, направляя дело Сагассера на доследование, однако те, кто давал на него показания, к тому времени уже были расстреляны. И все же следующий суд признал владельца автопроката виновным. Правда, срок отбывания наказания снизил до 5 лет, а также отменил приговор в отношении поражения прав Сагассера, ибо он, как иностранный подданный, таких прав не имел.

- Адам! - закричал он, покрывая скрежет мотора. -
Как зовут вашу тележку?
- «Лорен-Дитрих», - ответил Козлевич.
- Ну, что это за название? Машина, как военный
корабль, должна иметь собственное имя. Ваш
«Лорен-Дитрих» отличается замечательной скоростью
и благородной красотой линий. Посему предлагаю
присвоить машине название - Антилопа. Антилопа-Гну.
Кто против? Единогласно.

© И. Ильф, Е. Петров, «Золотой телёнок»

А ведь «Лорен-Дитрих» существовал на самом деле, как и ничейный дядя «Студебеккер».

Вскоре после публикации знаменитого теперь романа Ильфу и Петрову здорово влетело от властей за созвучие марки самобеглого экипажа жуликов с ленинским Роллс-Ройсом и одинакового отчества их шофёров - пана Козлевича звали Адам Казимирович, ленинским же шофёром был, как известно, Степан Казимирович Гиль. Насилу братья-литераторы оправдались. А ведь Лорен-Дитрихи в дореволюционной России, да и не только, ценились не ниже легендарных Ройсов…

Марка Лорен-Дитрих (в оригинале пишется Lorraine-Dietrich ) в 1905 году была присвоена автомобилям, выпускавшимся на новом заводе, принадлежавшем барону Эжену де Дитриху. Старое предприятие находилось в принадлежавшей немцам Лотарингии, в городе Ниденбронн. Оно занималось выпуском железнодорожного оборудования, а затем автомобилей под маркой De Dietrich . Новый же завод открыли в 15 километрах от границы, в Люневилле. Автомобили, выпускавшиеся на нём, настолько отличались от ранних конструкций, что владельцы завода решили подчеркнуть это сменой марки, добавив к ней фамилию нового компаньона и по совместительству главного инженера.

Козлевич, несомненно, хотел для привлечения клиентов «омолодить» свой моторизованный экипаж, и поэтому украсил его радиатор эмблемой более новых и престижных Лорен-Дитрихов, на которой красовались лотарингский крест, аисты и аэропланы.

Лорен-Дитрихи вскоре заставили говорить о себе, одерживая победы в гонках как на кольцевой трассе, так и на дальней марафонской дистанции. Машина этой марки победила в гонке Москва–Санкт-Петербург в 1913 году и сразу после финиша приняла участие в автомобильной выставке.

Но и ранние De Dietrich пользовались солидной репутацией – ведь участие в их разработке принял Этторе Бугатти. Впоследствии он стал мировой знаменитостью, а тогда ему было всего 20 лет и за плечами он имел лишь небольшой опыт работы на маленьком заводике Prinetti&Stucchi в родной Брешии. Впрочем, талант сам решает, когда ему проявиться. Первые De Dietrich имели змеевиковый радиатор в виде медной гофрированной трубки, который начищали до блеска, цепной привод ведущих колёс.

Короткая база обеспечивала Дитрихам манёвренность, нелишнюю на гоночной трассе, но дорожные варианты представляли собой слегка улучшенные варианты гоночных со всеми вытекавшими последствиями. В частности, можно было установить лишь один тип кузова – съёмный, типа «тонно». Пассажиры попадали в него через дверцы, служившие одновременно спинками сидений.

«Тонно» имело ещё одну особенность - на него крайне сложно было установить складной матерчатый или кожаный верх для защиты от дождя, поэтому обходились балдахином на стойках. Этот балдахин нередко украшался бахромой.

Вот такая она была, «Антилопа-Гну» - высокая, неуклюжая, помпезная, как старинная карета, с большими задними колёсами, огромным клаксоном и ацетиленовыми фонарями. Но были люди, ценившие эти старинные самоходные экипажи. Ещё до революции их признавали музейными ценностями. А когда музейные фонды попали на рынок, то их приобретали разные люди – например, зощенковский персонаж, которому достались царские сапоги. Не исключением был и Козлевич, купивший раритет с целью заняться на нём частным извозом.

Известные иллюстрации и реплики «Антилопы», например, машина, стоявшая в фойе ресторана «Золотой Остап», основаны скорее на описаниях поздних Лорен-Дитрихов. К слову, фирма благополучно пережила Первую Мировую и в 1923 году разработала скоростную спортивную модель 15CV . Эта машина была предназначена для побед в гонках, прежде всего 24-часовом марафоне на трассе Ле Мана. Она выиграла его дважды - в 1925 и 1926 году, став первой машиной, выигравшей знаменитую гонку дважды, и первой, победившей два раза подряд.

Эти разные, разные лица Капков Сергей Владимирович

Николай Боярский Адам Козлевич – дядя д’Артаньяна

Николай Боярский

Адам Козлевич – дядя д’Артаньяна

«В спектакле принимает участие народный артист РСФСР Николай Боярский – дядя МИХАИЛА БОЯРСКОГО!» – в восьмидесятые годы нередко можно было увидеть подобную надпись на афише какого-либо провинциального городка, куда приезжала группа ленинградских артистов «подхалтурить». Местные жители сбегались посмотреть на родственника всеобщего усатого любимца, и некоторые из них неожиданно узнавали в нем трогательного Козлевича из «Золотого теленка» или глупого адъютанта из популярной некогда картины «Музыканты одного полка». Но по-настоящему знали и любили Николая Александровича в его родном Ленинграде, где он сыграл свои лучшие роли на сцене Театра имени Комиссаржевской и на городском телевидении, в городе, где трудились его братья, где до сих пор чтят память его мудрой матери.

Родители Николая Боярского встретились случайно: он был из крестьян, учился в семинарии, затем в духовной академии, она происходила из дворян, была очень образованной, знала шесть языков и мечтала стать актрисой, но поскольку ее семья была достаточно консервативной, с мечтой пришлось расстаться. В дальнейшем Александр Боярский стал митрополитом и в двадцатые годы примкнул к новому религиозному течению – обновленчеству, которое пыталось адаптировать религию к социализму. В результате церковь его отвергла, и до сих пор имя А. Боярского в списках митрополитов не значится. Не обошли стороной его и репрессии – в 36-м Боярского арестовали и посадили якобы на пять лет, но уже через год расстреляли. Семье судьба отца была неизвестна аж до середины восьмидесятых. Мать ждала его до конца жизни – каждый вечер для супруга были готовы ужин и чистая постель. Конечно, он предчувствовал беду, поэтому уговорил жену в начале 30-х официально развестись. Это обстоятельство позволило ей работать: в духовной академии Александро-Невской лавры она преподавала языки, а в Петербургской семинарии среди портретов лучших ее педагогов до сих пор висит портрет Екатерины Николаевны Боярской-Бояновской.

У Боярских было четверо сыновей – трое из них стали актерами. Видимо, мать свою тягу к сцене реализовала через них, а потом эта тяга передалась и сыну Сергея Александровича – Михаилу. Младший из братьев, Николай, собирался быть журналистом или филологом, но в университет вход детям врагов народа был закрыт. Всех подряд брали только в театральный. Его это устроило – профессия творческая. Но тут началась война, и институт он смог закончить только в 48-м.

Уходя в июне 1941 года на фронт, Николай думал, что к осени уже вернется и продолжит учебу. Он даже не успел признаться в любви своей однокурснице Лиде Штыкан, в которую были влюблены процентов девяносто всей мужской половины института. С ее фотографией в кармане гимнастерки многие уходили на войну. Николай в письмах к матери между строк интересовался, как там Лида, чем занимается. Победу он встретил в Кенигсберге – всю Европу отшагал с пехотой. «Хороший ты солдат, Боярский, – говорили его командиры, – да жаль, что сын врага народа. И в звании тебя не повысить, и лишний раз к награде не представить». Смерть не раз смотрела ему в глаза, а однажды была совсем близко: пуля прошла в пяти сантиметрах от сердца. В Ростове попал в плен. Спасла его простая русская женщина – когда колонну военнопленных гнали по улице, по бокам которой стояли местные жители, один из конвоиров отвлекся, и эта женщина выдернула из толпы первого попавшегося пленного. Им оказался Николай Боярский. На него тут же накинули гражданское пальто, а потом несколько месяцев прятали в доме матери этой женщины. С приходом наших войск все остальные военнопленные были расстреляны на городской площади.

«Я сражался за Родину и за Лиду», – скажет потом Николай Александрович. Сохранилось много стихотворений, написанных им в блокнотах и тетрадках в те грозовые годы:

Зажигая ненависти жало,

В смертный бой ведет меня любовь,

Чтоб горела в пламени кинжала

Бешеная вражеская кровь...

Но не только эти чувства помогли ему вернуться домой. Спасали письма и молитвы матери. Екатерина Николаевна перекрестила его перед уходом на фронт, благословила и не дала этой ниточке порваться. Ежедневно молилась она и за него, и за другого своего сына, Павла, который тоже был на войне. А вернувшись в Ленинград, Николай первым делом бросился в институт с вопросом «где Лида?». Лида же, пережив начало блокады, ушла на фронт медсестрой. Потом, в 45-м, родила сына, замуж не вышла. Успела поработать в БДТ.

Николай Боярский и Лидия Штыкан поженились в 45-м и всю жизнь были вместе. Она служила в Александринке по приглашению самого Вивьена. Молодая красивая героиня была бесконечно популярна у зрителей. Кинематограф запечатлел ее лик всего лишь в десятке фильмов: «Жила-была девочка», «Константин Заслонов», «Мусоргский», «Дорогой мой человек», «В городе С.», «Зеленая карета», «Живой труп»... С возрастом она не сразу смогла перейти на характерные роли и выпала из репертуара на несколько лет. Но скучать Лидии Петровне в этот период не пришлось – в 57-м у Боярских родилась дочь Катя.

У Николая Александровича было все наоборот. Работал в не очень-то знаменитом, но все же любимом зрителями Театре Комиссаржевской, поначалу играл роли второго плана, был неизвестным широкой аудитории актером, пока не сыграл Козлевича в «Золотом теленке». Но тут же надо оговориться: в театре Боярского ценили всегда. Он постоянно был занят в репертуаре и играл премьеру за премьерой. Коллектив «Комиссаржевки» был единой дружной семьей. Лишь однажды Николай Александрович ушел в Театр Ленсовета в спектакль «Жили-были старик со старухой», но через год, пожертвовав хорошей ролью, вернулся. На сцене Николаем Боярским были созданы разноплановые и весьма интересные образы: Миша Бальзаминов в «Женитьбе Бальзаминова», Захар в «Обломове», Голицын в спектакле «Иду на грозу», Харитонов в «Старике», Курюков в постановке «Царь Федор Иоаннович», фельдкурат Кац в комедии о Швейке, Жевакин в «Женитьбе». Одной из самых любимых актером ролью стал военрук Леван Гуриеладзе в спектакле «Если бы небо было зеркалом» – старый, надломленный фронтовик, несущий детям доброту и мудрость. А самой трудной стала роль Сарпиона в «Метели» – горожанину Боярскому предстояло сыграть деревенского вдовца, отца восьмерых детей, занятого поисками невесты.

Но был у Николая Александровича и образ, давно сложившийся в голове и потому знакомый до мельчайших черточек. Это неунывающий храбрый солдат Василий Теркин, прошедший всю войну и в конце концов одержавший верх над самой смертью. Образ, особенно близкий артисту. О нем Николай Александрович мог рассказывать часами. Он по-прежнему оставался солдатом, верно служившим своему делу.

С кино у Боярского взаимная любовь сложилась не сразу. Еще будучи ребенком он мечтал о шапке-невидимке, чтобы беспрепятственно проходить на взрослые киносеансы. Иначе не получалось – и на «цыпочки» перед контролерами вставал, и карликом притворялся... Помогли рассказы Зощенко. Юный Коля читал их перед родственниками и знакомыми, и однажды среди его слушателей оказался директор кинотеатра «Пикадилли». С тех пор мальчик ходил бесплатно на любую картину в любое время. Зато появилась другая мечта – увидеть себя на экране. И в 1936 году она осуществилась. На Волге в Кинешме Яков Протазанов снимал «Бесприданницу». Весь городок жил киносъемками, и вокруг съемочных площадок, естественно, без конца слонялись мальчишки. Там-то и приглянулся «киношникам» будущий народный артист. Снимали сцену, в которой пьяные купцы на палубе парохода играют в кегли арбузами и бутылками. Боярский «играл» десятилетнего мальчишку – пугался дебоширов и убегал за ручку с мамой в трюм парохода... Вот и вся роль. Но мальчик так старался, что заслужил похвалу великого режиссера.

Следующее появление Николая Боярского на экране состоялось лишь через 20 лет. Все эти годы он безуспешно пытался пробиться в кино, но его не брали категорически – и лицо-де у него не киногеничное, и нос-то кривой, и глаза невыразительные, и улыбка неестественная. Когда в 57-м году «Ленфильм» решил снять на пленку спектакль Театра Комиссаржевской «Дон Сезар де Базан», режиссер решил заменить исполнителя роли короля Испании Карла II Николая Боярского на какого-нибудь другого артиста, но театр на это не пошел. Так актер дебютировал в кино уже профессионально. Вновь наступил «мертвый сезон». Боярский поставил на своей кинокарьере крест и на все вызовы киношников для знакомства не откликался. И вот лет через восемь его буквально за уши вытащил на киноэкран Павел Кадочников. Он снимал фильм «Музыканты одного полка» и пригласил Николая Александровича без проб на одну из центральных ролей – адъютанта этого самого полка. Роль удалась. Хвалил режиссер, аплодировали на премьере коллеги, зрители до сих пор вспоминают сцену, когда напрочь лишенный слуха адъютант дирижирует непослушным оркестром. С выходом «Музыкантов одного полка» неожиданно открыли, что Боярский – на редкость артистичен, фото– и киногеничен, и нос как нос, и вообще он просто создан для кинематографа. Началась целая серия киноролей: советник в «Снежной королеве», Зиновий Борисович в «Катерине Измайловой», Петушков в «Живом трупе», администратор в «Пяти днях отдыха», Кощей в «Новогодних приключениях Маши и Вити», эпизоды, телеспектакли, среди которых «12 стульев», где он великолепно сыграл Кису Воробьянинова. Но, безусловно, наибольшую популярность принес Николаю Боярскому, да и всем исполнителям главных ролей, фильм Михаила Швейцера «Золотой теленок». Творчество Ильфа и Петрова будто не хотело отпускать «своего» актера: в театре им был сыгран Васисуалий Лоханкин, на телевидении – Воробьянинов, а в кино – вот, Адам Козлевич. Хозяин «Антилопы» в исполнении Боярского был смешным и несчастным, нелепым и добрым одновременно. Сцена встречи Козлевича с Остапом-миллионером чрезвычайно трогательна. В ней Николай Александрович продемонстрировал мастерство не только комедийного актера, ему были подвластны очень многие краски. «Лирический комик» – так окрестили его творческую суть ленинградские театральные критики.

Он и человеком был «с двойным дном». На поверку – все легко, весело, с юмором. Даже когда был уже тяжело болен. Рак горла и легких, потеря голоса не позволили ему работать в театре. Когда друзья приходили его навещать (а навещать ракового больного очень тяжело), то сами уходили веселые и окрыленные – он вкладывал в них заряд надежды и радости, и в итоге они жаловались ему на свои проблемы и беды. Люди любили Николая Александровича за его мягкость, доброту, юмор. В глубине же он размышлял о жизни, о бытие, со временем стал религиозным человеком – в молодости это не так проявлялось, а под конец жизни он часто начал ходить в церковь. Об этом знала только дочь. Он вообще не афишировал свои поступки, свою жизнь. Никогда от него нельзя было услышать что-то типа: «Ну давайте я вам расскажу о войне...» Мало кому удавалось разговорить его на эту тему, а если и удавалось, то рассказы эти носили легкий, «юморной» характер. И ордена он не носил, хотя было чем похвастать: два ордена Славы и орден Красной Звезды, не говоря о медалях. Надевалось это все только в День Победы – святой для всех фронтовиков праздник. У Боярского был один выходной костюм и один старенький пиджак – на нем не жалко было просверлить дырочки для наград, вот его-то и надевал раз в году Николай Александрович.

У Лидии Петровны тоже были военные награды, но уж если муж мало говорил о своем военном прошлом, то она и подавно. У них и без того было немало тем для разговоров – по вечерам, вернувшись со спектаклей каждый из своего театра, они часами, а иногда и до утра, говорили на кухне. Когда выяснилось, что Николай Александрович неизлечимо болен, Лидия Петровна сказала: «Если Коля умрет, я жить не буду». Судьба распорядилась иначе. Она умерла раньше...

В воспоминаниях о родителях Екатерина Боярская писала: «Я не помню, чтобы папа хоть раз повысил голос или нахмурил брови. Мама повышала, но говорила потом, что это он у нее такой „поставленный“. Еще вспоминается их абсолютная непрактичность, неприспособленность к жизни. Уже став народными артистами, они несколько раз пытались улучшить наши, как говорится, жилищные условия. Мы честно три раза переезжали с квартиры на квартиру, каждый раз умудряясь оказаться в более худшей. Иногда могли махнуть на дачу на такси, и в то же время мама часами поднимала крючком стрелки на капроновых чулках. Никто, наверное, так не радовался гостям, как они. Иногда замерзший постовой сидел на кухне рядом с великими артистами, даже не подозревая об этом. Всегда в доме было весело и многолюдно...»

Подтверждают эти слова замечательные пригласительные билеты, которые семья старательно готовила к большим торжествам в своем доме. В частности, в декабре 1952 года Николай Александрович отмечал свое тридцатилетие и назвал сей праздничный вечер – «Прощай, молодость!». Всем приглашенным были разосланы остроумнейшие программки:

Порядок проведения вечера

I. Официальная часть:

а) лекция о жизни, деятельности и эстетических взглядах юбиляра (лектор – тов. Л. Штыкан);

б) панихида над ушедшей молодостью юбиляра при участии хора мальчиков Гос. ак. капеллы.

II. Неофициальная часть:

а) легкий ужин;

б) торжественное открытие выставки личных и случайных вещей юбиляра (входн. плата 1 р.);

в) легкий ужин;

г) чествование юбиляра;

д) легкий ужин;

е) олимпийские и икарийские игры;

ж) вынос тел.

Концерт самодеятельности, затейничество, фотовитрины, шутки, загадки, телефон-автомат, шарады, артисты в публике, конфетти, серпантин, травматологический пункт, предсказание судьбы, водопровод, массовые песни и т.д. и т.п.

В паузах выступает Ковель (Ак. драма).

Юбилейный комитет:

1. А. Вертинский

2. Карандаш

3. В. Бароник

4. Дон Сезар де Базан

Ответственные распорядители:

1. Л. Штыкан

2. Е. Горюнов

3. Иг. Дмитриев

Ответственный за порядок – И. Р. Домбек

Ответственный за посуду – О. С. Сугак

Ответственный за пальто и галоши – К. А. Сулимов

Ответственный за моральный облик – Б. А. Виноградова

Ответственный за юбиляра – Л. П. Штыкан

Ответственный за пожарную безопасность – И. И. Сергеева

Ответственный за тишину – В. П. Ковель

Понятно, что данный список составлялся по принципу «наоборот» – то есть Сулимов постоянно терял одежду, Сугак била посуду, а Валентина Павловна Ковель была известна как самый шумный человек Ленинграда.

Весело жили люди. Несмотря на бедность, тяготы, страхи. Были мечты, надежды, была любовь друг к другу, уважение к делу.

По-разному сложилась судьба братьев Боярских. Павел Александрович актерскую профессию не выбрал. Алексей Александрович ушел на эстраду, работал в Ленконцерте. Сергей Александрович, говорят, был самым талантливым из них. Но его неординарный характер подчас не вписывался в рамки напряженной театральной жизни. Работать с ним было нелегко, как со многими действительно творческими людьми. В итоге ему так и не дали никакого звания, но что самое обидное – его талант остался нереализованным. С Николаем они удивительно смотрелись на сцене вдвоем – оба худые, длинные, носатые и уморительно смешные в своей серьезности. Но если юмор Николая Боярского был лирическим, тонким, где-то даже нелепым, то Сергей Боярский был мастером иронии и сарказма. Он все доводил до крайнего предела – если это смешная роль, значит зрители должны «умирать со смеху», если это трагедия, должны литься слезы.

К концу жизни Сергей Боярский получил роль, для которой был создан – Ивана Грозного в трилогии «Царь Федор Иоаннович». Он отрепетировал ее и сыграл комнатный прогон. Свидетели до сих пор не могут забыть того дня и называют эту актерскую работу выдающейся – даже внешние данные соответствовали нашим представлениям о царе. Но актер неожиданно умер незадолго до премьеры.

Женой Сергея Александровича была актриса Екатерина Михайловна Мелентьева. Она работала на сцене довольно успешно, но в 1949 году после рождения сына Михаила решила оставить профессию и заниматься только ребенком. Старший сын Сергея Боярского, Александр, тоже был актером. Он играл на сцене Русского драмтеатра в Риге и стал очень популярным после мастерски сыгранной роли Официанта в «Утиной охоте» Вампилова. Об этой работе писали многие именитые критики и сулили молодому актеру блестящее будущее. Но Александр трагически погиб на самом взлете и жизненном и творческом.

Его второй сын, Михаил, стал самым известным из этой актерской династии благодаря кино, телевидению, эстраде. Николай Александрович очень любил племянника и радовался его успехам. Никакой актерской зависти к нему он не испытывал, несмотря на то, что не только на афише, но и в рецензии можно было иногда прочесть: «Николай Боярский – дядя Михаила Боярского». «Оказывается, я просто дядя», – в шутку выговаривал Николай Александрович Михаилу. У них было полное взаимопонимание и несомненное духовное родство.

Николай Александрович и Лидия Петровна не хотели, чтобы их дочь Катя стала актрисой. Она и сама оказалась человеком другого склада, и в итоге театроведческий факультет устроил всех. Сейчас Екатерина читает лекции в детской филармонии Ленконцерта. Но не только. В ней более чем сполна реализовались мечты отца. Николай Александрович много писал, большей частью для себя, «в стол». Некоторые его рассказы были опубликованы. В основном они были посвящены войне, но совершенно негероического характера, смешные. У его дочери вышел сборник своих рассказов в одном из известных питерских издательств. Николай Александрович самостоятельно пытался изучить английский, знал немного немецкий, что помогало ему на фронте. Катя же много лет работала гидом-переводчиком, а также переводила с английского романы и пьесы. Теперь, помимо прочих своих занятий, является представителем в Санкт-Петербурге крупной американской туристической корпорации.